Что пропало - Страница 30

Курт вспомнил, что сегодня день его рождения, и вздохнул. Он точно знал, сколько таких дней прошло в «Зеленых дубах», и задавался вопросом, сколько еще их тут пройдет. Он вспоминал, как нанимался сюда тринадцать лет назад. Молодой лопоухий охранник, провожавший его к начальству, прямо сказал, что работа говенная, зарплата говенная и «Зеленые дубы» — самая большая жопа, в какую только можно попасть. Он посоветовал Курту поступить в колледж и найти работу получше. Курт пожал плечами. Ему было семнадцать лет — и никакой специальности. Он закончил школу год назад, и за этот год перед их дверью что-то не выстроилась очередь желающих взять его на работу.

За неделю до его выпускных экзаменов у отца случилось кровоизлияние в мозг. Курт пропустил экзамены, остался дома и несколько месяцев помогал матери ухаживать за отцом. Так из-за отца он поступил на работу в «Зеленые дубы». Других возможностей не было. Нужны были деньги.

Первое посещение «Зеленых дубов» Курт помнил смутно. Помнил, что решил посетить центр, в очередной раз прогуляв школу. Ему хотелось побывать там, где когда-то работал отец. Завод виделся ему так живо — невозможно было представить себе, что от него не осталось и следа. Он был уверен, что где-то в уголке или в подвале найдутся какие-то почерневшие инструменты или ржавый вентиль. Позже, уже охранником, он видел фотографии красных пластиковых вывесок закусочных «Уимпи» и доисторических супермаркетов, но совершенно не помнил, как открылись «Зеленые дубы», — это был один из множества пробелов в памяти.

Мать в «Зеленые дубы» — ни ногой. По-прежнему послушная мужу, она, одна из немногих, упорно продолжала покупать в кое-где еще оставшихся местных магазинах. Добраться до них было трудно, автобус там уже не останавливался, но Пат проходила три километра мимо «Зеленых дубов», везя за собой в гору клетчатую тележку. Курт часто видел ее из автобуса: она стояла на ветру у края тротуара и морщилась от вони и шума проезжающего транспорта. Старая Хай-стрит превратилась в улицу-призрак. На ступеньках заколоченных магазинов обретались пьющие сидр и нюхающие лак для волос. Покупатели, почти исключительно пенсионеры, были легкой добычей — у них отнимали сумки и кошельки. Каждую неделю на первой полосе местной газеты появлялась крупная, страшная фотография разбитого старого лица, распухшего, фиолетового, с перекрестными черными швами; на читателя гневно смотрели с бумаги слезящиеся глаза. Пат в свои пятьдесят пять лет была, наверное, самой молодой из женщин, покупавших на Хай-стрит, и героиней как для покупателей, так и для лавочников. Она писала письма в газету и в местный совет с жалобами на уличные безобразия. Она донимала полицию требованиями обуздать уличную пьянь. Она сопровождала запуганных пенсионеров в магазины, вызывалась сходить за покупками вместо них.

Отец же Курта сидел дома в своем кресле, не ведая о жертвах, приносимых ради него. После инсульта он остался парализованным и потерял рассудок. Никто не знал в точности, насколько он воспринимает мир вокруг, и воспринимает ли вообще. Он не подавал никаких признаков жизни, сидел одеревенелый, смотрел прямо перед собой, и от него исходили сила и странная угроза, как и прежде. Курту он внушал страх. Он чувствовал, что отец знает о его работе. Он чувствовал презрение отца к своей дурацкой форме, к тому, что он ходит целыми днями и ничего не делает, а только следит за дамской одеждой и гоняет детей. Отец всю жизнь занимался тяжелым физическим трудом — и ради чего? Чтобы жена сражалась с наркоманами и ворами в поисках куска мяса подешевле, а сын медленно сходил с ума, зарабатывая четыре с четвертью фунта в час.

Внимание Курта снова привлек лифт: человек в очках-бутылочках пытался спастись бегством от Слепого Дэйва, который вошел в кабину, хлеща тростью; дверь за ними закрылась.

22

Она заперла заднюю дверь и по служебным коридорам пошла в торговую часть центра. Сегодня работа закончилась поздно. У компьютера сделался мозговой спазм или еще что, он не желал выдавать сегодняшние цифры, и Лиза долго выклянчивала их у него. Ночами она никогда не предпринимала партизанских походов. Ночью хотелось поскорее уйти. Она нажала на серую дверь в шлакоблочной стене и очутилась за зеркальной поверхностью западного пассажа.

Свет был притушен; когда она подошла к общему выходу на стоянку, двери оказались заперты. Она оглядела тускло освещенный зал и слегка запаниковала. Она никогда еще не оставалась здесь одна в такой поздний час. Радио «Зеленых дубов» молчало, не гудели полировальные машинки, вообще ни звука. Только незнакомые углы и тени и воздух — холодный.

Она знала, что в служебных коридорах есть пожарные выходы. Она смутно помнила какой-то сложный маршрут до стоянки, которым шла однажды с другими работниками, задержавшимися до ночи из-за учета, но сейчас не могла его вспомнить. Решила пойти к фонтану, где любили собираться днем охранники. Если там какой-то дежурит, она попросит его отпереть дверь.

Она шла мимо полутемных витрин и видела внутри магазинов следы исступленного шопинга: втоптанные в ковер тоненькие блузки, разбросанные по полу левые кроссовки, пакеты от чипсов на полках с CD. Ей не хватало невнятной магазинной музыки. Она подумала: кому это пришло в голову заводить ее с раннего утра и почему ее выключают ночью? Ей нравилась музыка по утрам, благодаря музыке все становилось немножко нереальным. Стало бы легче, если бы она могла услышать ее сейчас.

Она подошла к фонтану — ни одного охранника. Где-то внутри заметался страх, и она попыталась успокоиться. Она вспомнила свои утренние пантомимы и поняла, что в самом деле будет выглядеть подозрительно, если ее сейчас увидит охранник — если она возникнет на мониторе. Она смогла бы сослаться на запертую дверь, но представила себе, как они не поверят, обыщут ее сумку, решив, что она вовсе не уходила, а, наоборот, вошла со своим ключом, чтобы украсть товар из магазина.